Луганск пафосный

Сейчас стильные люди много сил тратят на борьбу с пафосным. Не дай бог им усмотреть где-нибудь «пафос». Сразу обозначат явление как «негодное», будь то высказывание, событие или действие.

Так что приходится заниматься самоцензурой. Самому в зародыше отстреливать пафосность.

Если предположить, что пафос — это симулякр значительности, то и правда, ну его в баню. Симуляций не надо.

Но не ошибусь, заметив, что теперешней жизни и в Луганске, конечно же, недостает значительности, масштаба, величавости. Все какое-то мелкое, мельчайшее, за три копейки. Хотя и уютненькое подчас. Но все равно за три копейки.

Есть ли хоть какая-то возможность сделать жизнь Луганска значительной и величавой?

Многие полагают, что да, и даже предпринимают попытки, точнее, много об этом говорят. На мега-проекты нашего городского руководства без слез не глянешь. То новые лавочки, то новые собственники у кранов. То ремонт двадцати метров дороги. Персональные заявки на значительное и того грустнее.

Под заявленным вслух лавочкостроительством происходит невидимая личная жизнь руководителей и первых лиц. Там события более значительны. С шестью-семью нулями после цифры.

Как-то я уже писала о планах луганского руководства превратить Луганск в туристический город. От планов этих не отказались и по сей день.

Например, задумали карнавал по случаю 70-летия освобождения Луганска от фашистов. Будет шествие артистов, переодетых в воинов Советской Армии. Вероятно, будут и артисты, переодетые в фашистов. Кулеш, без которого не обходится ни один праздник. Салют.

Размышляя о грядущем карнавале, один городской функционер с видимым сожалением заметил, что полного эффекта присутствия достичь не удастся, поскольку 70 лет тому назад город был практически разрушен.

На что я со своей стороны заметила, что сегодня в Луганске найдется сколько угодно мест, которые пребывают в худшем состоянии, чем в 1943 году. Вполне можно использовать эти участки для карнавала. Туристы будут довольны.

И тут приходит в голову, что величие — это не обязательно величие достижений. Существует и величие разрухи, мора и глада. Ну и, соответственно, величие сопротивления мирных граждан этим напастям. Величие их воли, веры в победу, в будущее.

Уже в начале 80-годов существовал план реконструкции Луганска, по которому город долен был стать красивым и современным. Этот план был практически исполнен, но с точностью наоборот. Вместо новых районов появились новые руины. Скромные, но приличные отсеки города стали «живописными» развалинами. А слово «жить» уступило место понятию «выживать».

И у ничем не примечательного, провинциального города наметилось декадентское величие. Мы не замечаем его, потому что оно живет вместе с нами в наших комнатах. В поисках образцов мужества направляем взгляд в историю.

О чем говорит история? О том, что во время оккупации луганчане находили возможности прокормить себя, добыть воду и топливо. Это был повседневный героизм. А самые героические люди даже сопротивлялись оккупантам. Были и такие, кто сотрудничал. Но там все было ясно. Где наши, а где фашисты.

Да и сейчас, в общем, тоже.

Есть, правда и отличие. Никто не придет в город и не освободит. Это навсегда. В частности, такое положение приводит к исчезновению сверхидеи, которая для военного времени была: «Дождемся победы. А там и заживем».

И взгляд без остатка перемещается на плоскость быта, до которого и начинает относиться понятие «победа». Что для человека хорошо лишь как временная мера, и с точки зрения значительности его жизни особенно. Бороться годами за десять гривен, за починку крыши, за цену проезда в общественном транспорте можно лишь в предположении, что существует нечто, кроме этого. И только выход за рамки координат «выживания» позволяет снабдить этот период аурой «значительности» по типу:

— Вот дирижер с мировым именем. Он в детстве пережил блокаду.

Сравните с:

— Вот житель города Луганска. Он так и не поступил в консерваторию, потому что все семьдесят лет своей жизни преодолевал блокаду, работал на пяти работах, стоял в очереди за льготами по ЖКХ, добивался починки крыши, обрабатывал шесть соток, чтобы была еда.

В предположении, что блокада будет всегда, исчезает и шанс на то, что это окажется значительным, поскольку то, ради чего надо было выжить, никогда не наступит.

Ты выживаешь сегодня не ради того, чтобы дожить до Победы, а ради того, чтобы дожить до завтра, которое ты опять посвятишь выживанию.

И на долю реципиента остается лишь симулякр значительности, то есть пафос.

Ирина Петрова