Новосветловка: Ад на Луганщине

Новосветловка находится в 7 километрах на юго-восток от Луганска. С 13 по 28 августа село жило под перекрестным огнем. 

На сайте российского электронного периодического издания Новая Газета novayagazeta.ru/society/65333.html, корреспондент которой побывал в разрушенном поселке, опубликован материал об обстрелах и разрушениях со слов людей, переживших две самые страшные недели в их жизни.

Солдаты Нацгвардии (вставшие у больницы, школы и ДК) и батальон «Айдар» (у церкви) вошли в Новосветловку, «лежа на бэтээрах», вспоминают очевидцы. Они насчитали всего около 150 солдат на почти трехтысячное село. Десять дней между ополчением, расположившимся на буграх с востока, и армией шли короткие бои. А с 24 по 26 августа украинские войска и сепаратисты, получившие, по их собственным словам, подкрепление в виде российских танков и артиллерии, полоскали друг друга круглые сутки. Армия и «Айдар» отступили. Россияне же, рассказывают местные жители, прошли через соседнее село и ушли брать луганский аэропорт.

А половину Новосветловки сровняли с землей.

Порядок

До разрушенного села нас подвозит таксист Сергей, оказывающийся уроженцем Новосветловки. Его дом частично разбит: вышибло окна и двери, снесло третью часть крыши. 

— А у меня женщина погибла, скоро сорок дней. Ополченец на танке раздавил троллейбус в Краснодоне, то ли пьяный, то ли с управлением не справился, — ошарашивает водитель. — Одни говорят, что расстреляли. А другие говорят, что сидит в яме на хлебе и воде. Пусть думает, сколько людей он жизни лишил (помимо 50-летней Светланы Кулиновой, по словам Сергея, погибли водитель троллейбуса, кондуктор и еще три пассажира. — Ред.). А такая была аккуратненькая, чистенькая — ну женщина! Расписаться собирались... Сколько позакрывали всего, готовились к зиме, макарон набрали, соли, сахара. А теперь — все. И дома тоже нет. 55 лет — начинай все по-новому. Такая пустота вот тут, — потерянно глядя на дорогу, Сергей несколько раз хлопает ладонью по груди. — Ушла — не пришла. Разбили — не построили. Очень большая обида у меня.

— То есть и при ополченцах бардак? — спрашиваю.

— Нет, вообще ополченцы молодцы, порядок держат. Мародерства практически нет, блокпосты стоят. Комендантский час у них. Сухой закон был. Кого ловили пьяного за рулем — машину отбирали. Сейчас вроде отправляют только окопы рыть. Серьезные люди, — говорит Сергей.

​

Терапия

На въезде в село — техникум с почерневшими от пожара верхними этажами, затем блокпост, а за ним — филиал центральной районной больницы. Терапия, двухэтажный корпус с самым лучшим, по словам санитарок, ремонтом, пострадала больше других отделений. Над выступающими вперед крыльями здания нет перекрытий, холл на втором этаже тоже лишился стены и просматривается с улицы. Перед корпусом стоят несколько женщин и один мужчина — с метлами. Это сотрудницы отделения и зам главного врача. Разгребают завалы с начала сентября. Остальные врачи испарились.

Когда начались бои, оставшихся пятерых больных перевели в подвал, где делали даже операции. «А потом здесь каждый божий день такая очередь была за справками о смерти. Невозможно было добраться до кладбища под обстрелом, хоронили в огородах, сейчас перезахоранивают», — рассказывают санитарки.

​

В относительно уцелевшей комнате без окна на первом этаже женщины организуют обед. На скромном столе — свои овощи и даже несколько кусочков сала. «Были бы деньги, вообще б не пропали», — говорят медсестры. Последнюю зарплату они получили в июне, а пенсий многие и за июнь не дождались.

— Солдаты тут стояли украинские, в том числе 24–26 августа, отчего здание полностью и разрушено, хотя их просили не заходить. Мы потом одежду находили, бронежилеты. Нормальные мальчишки, не хотели заключать контракт и воевать. И непонятно, зачем нас столкнули. А вот «Айдар» — те еще мародеры. Я ж видела, как они тикали, на бэтээре диван вывозили! — щебечет пожилая медработница. — А в начале сентября у нас было собрание. Приезжал Кравцов, глава администрации Краснодонского района. Работы не будет, возрождаться здесь ничего не будет, уезжайте, говорит, в Россию...

— А вы нас не снимаете? — перебивает ее коллега. — А то мало ли чего мы можем в горячке болтануть. Как в «Свадьбе в Малиновке»: «Опять власть меняется!» Боимся правду сказать, честно говоря.

«Батя, извини, немножко неточные координаты»

Через дорогу наискосок от больницы — разбитая школа и несколько двухэтажных домов по Дорожной улице, в которых живут учителя и медработники. В полдень у подъездов людно. На мангалах, прикрытых сверху противнями, варят борщи.

Один дом буквально разошелся по швам. Между плитами можно просунуть кулак. Лестница на второй этаж рухнула. Балконы сбиты. В соседнем доме прямое попадание не оставило в нескольких квартирах внутренних стен, а пожар уничтожил все, что люди нажили. Почти все жильцы в это время сидели в подвалах. Некоторые уехали в Россию. Сейчас вернулись, но — без детей, которых уговаривают получать гражданство.

По форме воронок и глубоким ранам на стенах домов видно, что прилетало со всех сторон.

— Солдаты были на школе, но они 26 августа ушли, — говорит фельдшер скорой помощи Нина. — Двенадцать часов, с полшестого утра до полшестого вечера, по ним стреляли. Но они одной маленькой кучкой были, а стреляли по всей деревне. Один ополченец потом сказал моему отцу: «Ну, батя, ты извини, немножко неточные координаты были». Нормально?! У нас тут до ста человек погибло.

Мы, конечно, рады, что мир пришел, — продолжает она. — Пока. Но мы прекрасно знаем, кто нас расстрелял. Это не Нацгвардия и даже не те наемники, они-то хоть грабили. А тут солдатики стояли, они вообще ничего не делали. Ну если по ним откуда-то стреляют, то и они лупят. А мы оказались в центре событий.

Спрашиваем Нину, к кому же теперь податься, если досталось и от Украины, и от России.

— К Украине после всего этого уже не хочется. Я фельдшер скорой помощи, я вообще вне политики, мне по барабану, кого лечить. Но что мой ребенок сделал этому Порошенко, который ввел сюда войска? Как может быть страна единая, если у каждого олигарха своя армия? А Россию мы примем, если они народу помогут. Нам уже без разницы, кто будет стоять у власти, лишь бы был мир. И хотя бы свет. И вода. Мы уже даже за газ как-то молчим.

Нину уводит есть борщ соседка Светлана. У мангала остается кудрявый полноватый Сергей, ее муж.

— А можно Путину привет передать? — выговаривает он пьяным голосом. — Пусть он нас не забудет там. Потому что мы, когда уходили в ополчение, мы думали, что за Россию. А вот эти раздолбанные дома — это разбили наши.

Сергей ушел в ополчение в июле. Когда «накрыло» оба его жилья (квартиру и частный дом), а также новую машину, он был «на бугру» и видел, как «мои же катюшили со стороны Пархоменко и Белоскелеватого».

— Эти суки были на больнице, на школе и на церкви, да. Но зачем же их так трамбовать «Градом»? Зайдите на Т-90, да пешком зайдите, и всё — они бы сдриснули! Нас было на бугру человек семь местных, мы все за головы схватились. Владимир Владимирович, на фига ты меня колбасил? Пускай меня, сука, свои расстреляют, но запомни: вот это, — Сергей обвел рукой изломанный дом, — расстреляли наши. Я не пил два с половиной года — я запил, когда это увидел. Причем, как специально, дома, где ополченцы жили, разбиты. А которые за укропов — у тех целые дома, веришь? Я пришел к командиру, сдал автомат. Он меня понял…

При этом обиды на Путина у мужчины нет.

— Я за Россию и за Путина пойду по-любому. Я-то русский, из Сибири. Просто почему такая несправедливость? — удивляется Сергей.

Мы поднимаемся в квартиру Светланы Браги и ее мужа Ивана. Внутренних стен и окон нет, в потолке пробоины, всё одинакового пепельного цвета. «Це кухня, це холл, це спальня, це туалет», — показывает Иван в разные концы большого пространства, разграниченного только контурами стен на полу.  

«От русских тоже нам досталось, но не так, как от нациков, — считает Иван. — А яки было выбить по-другому». Сгорели продукты, одежда, все фотографии. Светлана карабкается по завалам, поднимает какие-то головешки и говорит: «А это что-то от компьютера, а это дудка сына, а это ваза, сокодавилка, мясорубка импортная… До того обидно, сил нет. Последние шесть лет я с кредитов не вылазила. Холодильник, морозильная камера, два плазмовых телевизора. У меня все было, все современное, я на двух-трех работах работала: воспитательницей в детском саду, в котельной. С 1988 года в очереди на квартиру стояла… Сейчас с полудня до трех на полях у Кирилловых подрабатываю, там осталось, что надо убрать. Дольше не могу, спина болит. За десять гривен в час (около 25 рублей. — Ред.)».

Когда Иван выходит, Светлана говорит, что у мужа работы нет. И рассказывает, что зимой она отправляла его в Киев на митинг за деньги. «Здесь людей у нас собирали и на день на автобусе туда возили. Я так переживала, что с ним что-нибудь случится, а я буду виновата, это я же его за деньгами отправила… За что они там стояли, не знаю, но вернулся, привез».

Ночью Светлана не может спать, думает «о ней», о квартире.

Детский сад

Валерий Бабуцкий (дворник) с женой Еленой (воспитательница) собственными руками оборудовали в подвале детского сада бомбоубежище на 70 мест — «на всякий случай».

— Сносили туда кровати, муж закупил бензин на свои, сделал освещение от аккумулятора, купил подстанцию, чтобы подавать воду, кинул шланги, чтобы набирать ее прямо в подвале, а не под минами. Туалеты, тройное перекрытие, дежурство у нас было. Мы ожидали, что-то будет, но не думали, что такое страшное. Когда начали стрелять, к нам стали сходиться люди. Через нас прошло почти 400 человек. Первые две недели только ночевали, с 13 августа сидели безвылазно. Директор кричала на нас, что в подвал можно пускать только по санитарным книжкам… А мой муж был в плену у «Айдара», — буднично замечает Лена.

— Ехал к вечеру домой на велосипеде, буквально за два-три дома останавливают: один айдаровец трезвый, остальные трое пьяные, — поясняет Валера. — Вот, мы единую Украину защищаем. Ну и шо, говорю, я тоже за единую Украину. Только бандеровщину их не признаю. «А что ж не воюешь?» А дальше они меня за рубашку и в багажник… Потом, когда вели, один стрельнул с автомата, у меня аж тапок разорвало, а ступню насквозь. Два пальца до сих пор немые. Связали скотчем руки и ноги. Засунули в неглубокий окоп, можно только лежать. Прошел артобстрел. Часа в два, наверное, ночи думаю, надо снимать скотч. Сходил в туалет в окопе… Вылез, не пойму, где я. Иду, а они мне: «Стоять! Мы тебя отпустить не можем, ты арестован». И закрыли меня в магазин. Выбраться нереально. Когда рассвело, увидел одного без автомата. Кричу ему: «Дай закурить!» А он: «Может, тебе еще проститутку сюда притащить?» А потом за мной приехал десантник. Оказалось, жена попросила. Отдали без разговоров.

— Спасло, что я этого десантника встретила. Сказала, что у нас куча людей без воды в подвале, а мы не знаем, как эта подстанция включается, верните мужа. И он сел на машину и поехал.

— Отличные ребята со Львова, адекватные, — соглашается Валера. — У них хотя бы идея была, а айдаровцам лишь бы поиздеваться и награбить. У нас выгребли коллекцию ножей и часы.

— Нет, сказать про «Айдар», что они там все в неадеквате были, я не скажу, — не соглашается Лена. — Когда мы командиру объяснили, что у нас в подвале дети и им что-то кушать нужно, они привозили тушенку. Еще я попросила два человека охраны. Дали нам парней, начитанные, умные. Они с Киева, разговаривали на русском языке, привозили детям сгущенку, шоколад.

28 августа, когда Нацгвардии в поселке уже не было и обитатели подвала стали выбираться наружу, у детского сада снарядом убило шесть человек. Если довериться форме воронки и направлению полета осколков, снаряд прилетел с востока, откуда шли сепаратисты. В семье Лены и Валеры — три гроба. Мать Лены Валентина Григорьевна (63 года), сестра Валеры Светлана Погуляй (46 лет) и ее сын Данил (17 лет).

— Они все сидели возле подвала на скамейке, было около 10 утра, — вспоминает Лена и не плачет. — Было тепло, хорошо, светло. Все готовились завтракать. Сестра Валеры говорила, что полшестого утра видела у ДК ополченцев и сказала им, что в детском саду люди, чтоб не стреляли.

— Второго пришествия мы не переживем, — говорит Валера, когда мы спрашиваем, не думает ли он, что подвал может пригодиться снова. — Первый же выстрел — на машину и в Россию.

Ради детей

У молодой пары Жени и Тани с двумя детьми разнесло почти достроенный новый дом, оставалось только обои поклеить. Его делал сам Женя, «строитель с красным дипломом». «У меня туалет три снаряда выдержал, на четвертый только сдуло». Комендатура обещает сельчанам привезти шифер, чтобы до дождей сделать хотя бы крыши. Женя и Таня сейчас живут в относительно целом соседском доме, за которым их попросили присмотреть. Балагурят, играют с детьми.

— А шо плакать? Смысла нету. Поплакали уже. Нас когда 24 августа «Градом» накрыло, мы и плакали, и смеялись, и пили, и курили. У нас дети, надо же им как-то показывать, что все хорошо. Ради детей и держимся.

​

Жене на «расклады ополчения» по барабану, он не понимает, за что воевать. «Я один воюю: тушу соседей, ношу раненых на больницу, кормил стариков, кому нечем было питаться».

— Пацаны со збройных сил — нормальные, и продуктами делились, и сигаретами. Были тут Санек с Волыни, Тарас с Винницы. Все контрактники. С ними старший был, Вова, ему 37 лет. Остальным — 19–20. Говорят, пришла повестка с военкомата, «на подготовку». Посадили в поезд — и сюда. Они не хотят воевать. Кинут вот так, как мяско, и выхода нет. Они сидели тут, им даже нечем было отстреливаться. У них несколько танков, но танк — это прямая наводка, а бомбило фиг знает откуда. Так что они сидели так же, как и мы. Вот «Айдар» — то особая статья…

Церковь

19 августа несколько российских СМИ сообщили, что в Новосветловке «каратели хунты заперли мирных жителей в заминированной церкви». Чтобы узнать подробности, мы отправились на улицы Краснозвездная и Зинченко, жителей которых якобы согнали в храм. По пути встретили пенсионерку Лиду, ответственную по Краснозвездной за гуманитарную помощь.

— А вы с какого канала? Нам бы очень хотелось, чтобы вы показали гуманитарку, которую нам дают в комендатуре. Три пачки овсяных хлопьев, какая-то крупа непонятная, ячневая, что ли, полкило сахара, пачка чая «Принцесса Нури» и три банки тушенки. Это гуманитарка?! Да мы в мирное время эти хлопья не ели. Давали 1 и 12 сентября. Можно прожить на этом десять дней? Мы уже наелися, может, вам подарить?

Разглядывая продукты, замечаем, что хлопья и десять карамелек, которые выдают детям, — украинские.

— Думаете, это украинская помощь? — засомневалась Лида. — А когда ж российская тогда будет? Нам бы хотя бы пачку риса, банку сгущенки для детей, грудничкам — памперсы и сухое молоко.

Женщина указывает нам в конец улицы, где на обочине стоит разбитый танк (это единственная машина сепаратистов, в остальном по селу разбросаны исключительно украинские танки и БТРы). Прямо напротив него — дом Валентины Егоровны и Анатолия Федоровича Коленко, которые 18 августа были в церкви. На танке лежат живые цветы.

— Танк подбили 13 августа, — мы выдергиваем Валентину Егоровну с огорода, руки у нее перемазаны свеклой. — Мы как раз сели пообедать. Муж услышал, что-то тяжелое едет. Я подошла к окну, только отодвинула занавеску — так бахнуло, окна повылетали, я не знаю, как я в коридоре оказалась. Я успела увидеть, что на башне сидели два человека, ополченцы. Они, видно, не знали, что «Айдар» около церкви уже окопался. Рассказывали, что один танкист выбежал — кости, мясо висит… Стал проситься к соседям, чтобы не выдавали его. Соседи отвезли в больницу, говорят, он потом в Ростове умер.

А 18 августа в 10.30 мы из подвала услышали, как хлопают двери машины. Вышли, а нацик уже навигатор из нее вырвал. Кричит: «Кто там есть, выходите все! Давайте мобильники!» Все повыдирали, сим-карты, батарейки. «Скоро со стороны сепаратистов начнет работать «Град», если хотите остаться живы, все идите к церкви».

— А нам сказали, если подвал хороший, можете оставаться, — уточнила соседка Евгения Ивановна, присевшая рядом на лавку. — Но у нас подвал ненадежный, и мы с дочерью пошли.

— Они нас не сопровождали, люди гуськом шли сами туда, — говорит Коленко. — Приходим, они говорят: «Садитесь за церковью и сидите». В это время там было человек 30. Мужчины их спрашивают: «Раз будет сильный обстрел, как мы можем сидеть на улице?» А церковь закрыта. Мы, посовещавшись, решили сломать дверь в лавку, через нее тоже можно войти в церковь. Люди зашли. Нас не запирали, но двое стояли на выходе с автоматами. Разрешали выйти в туалет и покурить, но только на территории церкви. В три часа нацики принесли две упаковки воды, бутылка на троих-четверых. Зашел старший, кавказской внешности в бандане, и говорит: «Все, кто верует в Христа, — на колени. Молитесь». Мы все на колени, шо мы против калаша. Это уже часов пять. Они сказали нам посчитаться, чтобы принести сухпайки. Нас было человек 50. Принесли в коробках что-то, детям принесли овсяную кашу на молоке, кто-то сварил. Один все время нам нотации читал, что мы «пропутинские». А муж мой не вытерпел, он же военный, и говорит: «Путин где? Так идите туда и воюйте! Почему вы согнали сюда детей, женщин и прячетесь за них?»

Часов в десять еще раз помолились, а потом прозвучало три выстрела от церкви из танка. Муж-то понимает и спрашивает: «Зачем вы провоцируете?» И минут через десять как началась вакханалия! Купол обвалился, стекла, дым, градины летают. Потом короткое затишье — и все ринулись на выход. Началась давка. Выскочили, а тут уже не те, которые нас охраняли с калашами, а 20-летние хлопцы без ничего. Я подбегаю к одному: «Сынок, как тебя зовут?» — «Сергей». — «Зачем вы нас согнали сюда, расстрелять? Где те, что нас охраняли?» — «В подвале попрятались».

Выбежали мы на площадь. А айдаровцы начали с окопов куда-то стрелять. Мы опять гурьбою в церковь, опять давка. Подхожу к этому Сереже, спроси, говорю, у своего начальника, что нам делать? Он пошел, а тот сказал: по три-пять человек группами идти домой. И мы как выбежали, боже мой! Везде ямы, все хаты уже проломлены, некоторые уже горели…

Автором слуха о том, что церковь заминирована, оказался «неприкаянный» при храме, вдовец Вячеслав Николаевич. «Я стоял у входа в храм, курил. Смотрю, четверо в посадке. Наверное, говорю, минировать пошли. А тут сидели человек десять, и один говорит: «Да, скорее всего»…

Вячеслав Николаевич рассказал, что позже айдаровцы заставили его закопать два гроба с бойцами, неделю стоявшие у храма. К одному, по его словам, была прибита нашивка с фамилией, которую он не запомнил. «Все равно перезахоранивать».

— Я как-то не вытерпел, говорю: когда ж вы будете хоронить? А они мне: «Если до вечера не похоронишь, расстреляем». Вырыли с парнем небольшую яму, копать тяжело, тут камни, — показывает служка.

Прикрытые венками «от сослуживцев» деревянные гробы наполовину торчат из земли в церковном огороде.

«Мы пойдем на Киев и Львов»

— Чай черный, зеленый? Сахара сколько? — спрашивает «повар» в штабе ополчения в Новосветловке. После нескольких дней на теплой воде чайного цвета такие вопросы сбивают с толку. — Когда воюем, я с автоматом, перемирие — я на кухне.

Комендатура расположена в двухэтажном особняке в центре села. «Хозяин разрешил, мы пользуемся», — говорит Алексей с позывным Сокол, главный. У него в подчинении восемь населенных пунктов. Вместо погон на плечах пришиты георгиевские ленты. Бойцы Сокола (почти все — шахтеры) подчиняются Луганску. «Сказали пока не стрелять. Нам ничего не объясняют. Дали приказ усилить посты, я усилил. Беженцы тут приезжают… С такими рожами! Воевать боятся. А с нами пацаны по 15–17 лет бегают. Нацгвардию отсюда выбивали вместе с вашими, с россиянами. Когда все закончится? Как убьем их всех. Смысл перемирия — зализать раны и стянуть силы. Когда у них были бешеные потери под Извариным, они каждые два-три часа просили перемирие. Два раза наши повелись, в итоге — что? Потом потери были. Они подтягивали артиллерию и, не дожидаясь окончания перемирия, начинали бомбить».

В общем, в перемирие он не верит, не ждет его и не хочет.

— Мы не успокоимся, пока не дойдем до Киева и Львова. Почему наши города разбомблены, а их целы? Наши матери плакали, пусть и их поплачут, — без эмоций говорит сепаратист.

​

«Мы отморозки!»

В Краснодон, где есть свет и связь, мы возвращаемся на двух попутках, и оба раза — с сумасшедшими ополченцами.

Жара (это позывной), доброволец из Ростовской области, и харьковчанин Саша (Жара ласково называет его «наш укроп») едут из-под Счастья. Взяли увольнительные на день. Обоим лет по 40. Чтобы посадить нас, они освобождают заднее сиденье, заполненное до уровня окон РПГ, шашками и гранатами. Переложив оружие в багажник, не могут его закрыть, с размаха лупят крышкой.

— Что дальше? Не знаю. Я у вас хотел спросить, — говорит Саша в дороге. — Нам обещали, что 15 сентября у нас будет наступление. Потом я слышал, что 13-го — у укропов. Собака лает, ветер носит.

Во второй попутке с украинским приятелем едет отмороженный доброволец из Находки, бритоголовый Ваня. 130 км/ч на «Жигулях» с открытыми окнами, из колонок на полной громкости стучит какой-то рэп про Юго-Восток.

— Я рассчитываю, что скоро что-то начнется. Я приехал сюда воевать. А мы уже чувствуем себя ментами, — орет Ваня.

До этого четыре года работал на строительстве Олимпиады, «отделочник четвертого разряда». Мать и сейчас думает, что он на очередном строительстве.

— Полтора месяца провоевал, обещали зарплату, а получил хрен, — продолжает Ваня. — Получает тот, кто сидит наверху, как обычно. На самом деле идет война не против этих людей, а против России. Эта земля уже продана американцам. Организация есть такая — «Форбс», может быть, знаете. Эта организация еще в XVII веке устроила переворот в царской Руси. Масоны в эту организацию входят. Революции, что сейчас были в Сирии, в Ливии, — это ж открытая война идет против России.

— Берегите себя, — не желая удачи, прощаемся с Ваней.

— Мы отморозки долбаные, чего беречь! Мы бессмертные!

Новосветловка — Краснодон

Автор: Никита Гирин, Анна Артемьева